Без перегородок

В подвале сыро, холодно, пахнет плесенью и мочой.
Осень.
Пора воспользоваться приглашением Николеньки и перебраться со своим нехитрым скарбом в его квартиру.

9 сентября

Николенька любит о высших материях рассуждать. Вчера отмечали с ним и Василием мое новоселье. После трех стаканов бражки, он положил руку мне на плечо и изрек:
— Хоть и алкаш ты, но уважаю...
Я хотел ответить, что, мол, тоже и его, и Василия уважаю. Но чую, Николенька не о том.
Выдержав паузу, он развил мысль дальше:
— Для тебя главное не бражка, а Христос в сердце. Ты единственный из нас, кто Его голос слышать может.
Я аж сухариком поперхнулся:
— Какой во мне Христос, если я сто лет в церкви не причащался?
Николенька снял руку с моего плеча и пояснил:
— Христос — это не обряд и не икона, а свет внутренний. Без света внутреннего человек скоту подобен. Скотина тоже и пьет, и ест, и поспать, и повеселиться любит, но в ней нет того света. У меня с Василием он еле тлеет, а у тебя огнем вспыхивает. Оттого ты и талант, оттого и красоту в мир несешь.
Я посмотрел на Василия.
Тот, отвалившись от стола, спал на полу, положив под голову ботинки.
— Сыграй-ка что-нибудь для души, посвети нам, — попросил Николенька.
Я встал из-за стола, опираясь на стены, добрался до рюкзака, достал из него завернутую в тряпочку флейту, развернул ее и, опершись для устойчивости затылком о дверной косяк, поднес инструмент к губам.
— Фи-и-у-и, — ответила обиженно флейта.
Я еще раз вдунул в ее нежное тело пары браги, пытаясь извлечь из него томное густое «до».
Она нервно встрепенулась и замолкла.
— Хорошо-то, как, — прокомментировал Николенька.
Я сполз вдоль косяка на пол, положил флейту на колени и, закрыв лицо ладонью, заплакал.

10 сентября

Казалось, на женщин после моей акулы и Николенькиной кисочки у меня должен быть иммунитет.
Но вот поди ж ты, какая-то девчонка, лет на двадцать моложе меня, зацепила взглядом, и я поплыл.
В голове пусто — только ее страдальчески сдвинутые как у Богоматери глаза, дрожание пухлых губок, оттопыренный мизинчик на левой руке...
Нечаянное, мимолетное пересечение — и мир вокруг стал зыбким, неустойчивым.
Ну почему я решил, что она была преисполнена жалости и нежности?
За что меня жалеть?
Кто, собственно говоря, она такая, чтоб вот так смотреть на меня?
Между нами не может быть ничего общего.
Не потому, что я уже не в том возрасте.
Хотя, если поразмыслить...
Нет, между нами не может быть ничего общего потому, что я сам этого не хочу. Не хочу жалости. Не хочу никаких женщин, никаких перемен!
Но вот поди ж ты, думаю о ней весь вечер, без конца вспоминаю те несколько секунд...
Ерунда какая-то!!!

11 сентября

Сорок дней, как нет с нами Антса.
Зашли в церковь.
Василий деньги с записочкой за прилавок служащей протянул, чтобы по Антсу сороковины заказать.
Она, взглянув мельком, записочку назад возвращает: имя, мол, у вашего друга не православное.
Василий три червонца сверху — не берет.
Вышли из церкви, Василий сплюнул на траву и прокомментировал:
— Говорил я Антсу: «Крестись в православные — стань Лехой», а он... Теперь в аду из-за своего упрямства мучается. И никакими червонцами его оттуда не выкупишь.

11 сентября (вечер)

Мы сильно горевали по поводу Антса.
К вечеру уже и на пиво денег не оставалось.
Николенька возьми и вспомни тут, что у деда его столетний юбилей.
Пошли, говорит, снова в церковь.
Василий на ногах тверже стоял. Листочек с именем Николенькиного деда служащей за прилавок протянул:
— Помяните человека, Христа ради, завтра рассчитаемся.
Служащая аж побагровела от возмущения:
— На водку деньги есть, а Богу — потом! Смотри, покарает тебя, алкаша, Господь!
Василий бочком от нее, бочком. На выходе осмелел и погрозил пальцем внутрь храма:
— Командуют тут всякие. То имя не то, то деньги им за благодать Божью авансом подавай. А Бог, он не фраер — все видит.

13 сентября

Как идиот — выбритый, напарфюменный, в наглаженном Николенькином костюмчике — проторчал на автобусной остановке возле универмага битых пять часов.
И для чего?
Чтобы она прошла мимо, не поднимая глаз?
Еще бы — в субботу, лежа на траве в рваных трико, нечесаный, небритый, с пакетом пустой тары в руках я был более импозантным, более заслуживающим внимания.
Тьфу на нее!
Тьфу-у, тьфу-у!!!

14 сентября

Николенька во всех своих бедах Божью волю видит.
Треснулся лбом об асфальт — «Бог позаботился, чтобы знал меру в питье».
Разогнали их проектное бюро — «Слава Богу, на водку меньше денег будет».
Приняли плотником на половину оклада — «Бог помог устроиться, чтоб с голода не помер».
И бьет его Бог, и милует.
Вот только бражку пьет сам Николенька, не советуясь со Всевышним.
И страдает тут же, и матом костерит, и плачет, и в грудь себя кулаком бьет: «Слаб я, Господи, чтоб искусам лукавого противостоять! Весь мир он своими цепями опутал — нет нигде спасенья. Один островок свободы — монастырь! Помоги мне построить лодку!»
Василию такие идеи не по нутру:
— А ты думаешь, богоискатель, где я после твоего отплытия жить буду?
Николенька теряется, не зная, что возразить, и осоловело смотрит по сторонам.
Я в таких случаях, если достаточно трезв, достаю флейту и играю Баха.

15 сентября

У нее странное имя — Бригитта.
Оно пахнет снегом.
Когда его произносишь, кажется, что преодолеваешь Эверест и попадаешь в заснеженную страну небожителей.
И сам становишься небожителем...