Пару недель назад я случайно встретился в Cтаром городе со своим одноклассником Виктором Демиденко. Посидели в кафе на Вене, вспомнили общих знакомых.
Я ненароком упомянул, что в выходные собираюсь ехать в Пюхаярве.
Виктор обрадовался. У него машина в ремонте, а друзья пригласили на первую годовщину свадьбы как раз в те места.
Что ж, вдвоем ехать веселее.
Мы выехали из Таллина в субботу утром. Болтали о том, о сем, слушали музыку, а потом Виктор рассказал мне историю одного так и не начатого криминального дела, которую я и пересказываю здесь, слегка изменив имена действующих лиц.

* * *

В январе прошлого года, в один из вечеров, к нему в квартиру позвонила соседка по лестничной площадке, Альбина Тылк. Вообще-то у них в подъезде не принято ходить в гости друг к другу. Но тут был явно неординарный случай. Обычно спокойная, всегда доброжелательно улыбающаяся соседка нервно прижимала к груди дамскую сумочку из голубого твида, а в ее еще более голубых с поволокой глазах дрожали капельки слез.
— Виктор, ты полицейский, ты русский, ты обязан мне помочь, — с порога, ни "здравствуйте", ни "tere", заявила она, откидывая ладонью упавшую на высокий лоб прядку вьющихся каштановых волос.
Виктор посторонился в дверях и пригласил гостью в комнату. Та прошла мимо хозяина с высоко поднятой головой, неожиданно споткнулась о коврик в гостиной, сразу сникла и дала волю слезам:
— За что он так? Откуда эта ненависть? Не ко мне лично, а ко мне как к некоему персонифицированному понятию. Как к нерусской, как к эстонке. За что? Это какой-то маленький нацист... Славянский гитлерюгенд.
Виктор усадил Альбину на диван за журнальный столик, сам устроился напротив на жестком стуле. Предложил гостье стакан Вярски. Она отказалась. Достала из сумочки платочек, промокнула им набухшие веки, немного помолчала, затем снова опустила руку в сумочку, вынула из нее увесистый камень и положила его перед Виктором на столик.
— Вот.
Виктор дотронулся до камня, взвесил на ладони, положил снова перед собой. Альбина еще раз промокнула платочком веки и уже более складно рассказала суть происшедшего.
Непосредственным виновником ее эмоционального потрясения был ученик шестого класса Н-ской школы г. Таллина Владимир Соломин, проживающий в этом же доме через два подъезда в квартире на шестом этаже. Двадцать минут назад он швырнул в окно Альбининой квартиры камень. Тот самый, лежащий сейчас перед Виктором на столике. Камень просвистел в сантиметре от виска женщины, которая в то время сидела за письменным столом, разбирая тетради учеников. Листы раскрытых тетрадей усыпало осколками стекла. Альбина ахнула, бросилась к окну. По рыжим вихрам и синей вельветовой куртке узнала стоявшего в вечернем полумраке Соломина.
— Володя?!!
Тот вместо естественных в данной ситуации реакций — испуга, извинений — неожиданно поднял над головой кулак, тут же беспомощно уронил руку и понуро поплелся вдоль дома. Альбина, накинув на плечи кофту, выбежала на улицу. Паренек заходил в свой подъезд. Альбина бросилась к дверям. Но электронный замок-защелка ее опередил. Она не знала кода, поэтому вначале принялась громко стучать по тяжелой стальной обшивке, потом набрала 023 — номер квартиры Соломиных и нажала кнопку вызова. Никто не отвечал. Она попробовала позвонить в две-три других квартиры — результат тот же. Она снова и снова набирала 023. Наконец мальчик поднял трубку домофона:
— Кто там?
— Володя, это я — Альбина Антсовна. Пожалуйста, открой мне дверь.
В ответ она услышала...
В этом месте рассказа Альбина снова дала волю слезам.
Я не считаю уместным повторять здесь дословно ту чушь, которую пришлось услышать учительнице из уст забронировавшегося за железными дверями подростка. Суть сводилась к тому, что он, Владимир Соломин, не будет больше никогда учить эстонский язык, не придет ни на один ее урок, так как ненавидит эстонцев, а когда вырастет — будет их всех убивать.
— Мне жаль стекло. Замена стеклопакета, наверно, будет стоить уйму денег, но это мелочь, — подошла наконец к сути своего визита Альбина. — Кто заразил мальчика — вот что главное. Ты знаешь меня, Виктор. Русские ли, эстонцы — мне все равно. Я людей принимаю в сердце не по национальному признаку, а по тому, каков передо мной человек, насколько он интересен как личность. Национализм — это даже не тупиковая ветвь развития, а полная деградация личности. Кто ранил душу впечатлительного подростка, кто заразил его проказой национализма? Не узнав этого, мы не сможем мальчику помочь. Поэтому я пришла к тебе. Поэтому хочу, чтобы ты возбудил уголовное дело о разжигании межнациональной ненависти.
Виктор, не перебивая Альбину, позволил ей высказаться. Затем, выждав пару минут в молчании, задал ряд вопросов. По словам потерпевшей, в школе Володя Соломин производил впечатление смышленого, любознательного мальчика. Учился средне. Когда в ходе общешкольного опроса учащиеся класса распределяли предметы по степени "любви — нелюбви", эстонский язык не вышел за пределы любимых предметов ни у одного из опрашиваемых. Следовательно, никто в классе, и Володя в том числе, не считал эстонцев своими врагами. Правда, в пятницу его не было на уроках, но сейчас такая гриппозная погода... Расспросив учительницу об обстановке в школе, об отношениях между учениками, о настроениях среди преподавателей в связи с тем, что не менее 60% предметов теперь должны преподаваться на эстонском, Виктор не нашел ничего из ряда вон выходящего. Да, учителя недовольны политическими играми вокруг школьного образования, но это никак не сказывается на межличностных отношениях внутри преподавательского коллектива.
— Эстонцы, русские ли — мы все открыты друг другу. Никто из нас не против сближения русских и эстонских школ, но это должно быть естественным двусторонним процессом, а не насилием государства над русскими детьми и преподавателями русских школ. Единственное, что требуется от министерства, — финансовая поддержка начинаниям снизу. Никаких графиков и сроков. И пусть для желающих всегда существуют в Эстонии чисто русские школы. Они будут залогом сохранения и развития в Эстонии русской культуры. Уничтожать то, чем дорожат десятки тысяч полноправных граждан, что делает страну духовно богаче, — значит плевать в будущее, сеять семена раздора. Разве в этом задача правительства? Кроме того, не все дети билингвы, чтобы без ущерба для качества образования изучать предметы на иностранном языке, а налоги, на которые существуют министры, платят все родители…
Виктор поднялся из-за столика, прошел в спальню, вернулся, положил перед Альбиной несколько листов чистой бумаги и шариковую ручку:
— Пиши заявление.
— А что писать? — поинтересовалась она.
— Самую суть. Начиная с разбитого стекла и заканчивая теми выражениями, которые тебе довелось услышать от своего ученика. Я мешать не буду. Если не возражаешь, с удовольствием приготовлю для тебя на кухне чашечку турецкого кофе.
— Да, конечно. По-русски писать?
— Все равно. Главное — достоверность, убедительность.
— Тогда мне удобнее по-эстонски.
Когда минут через пятнадцать Виктор вернулся в комнату с маленьким декоративным подносом в руках, на котором стояли две чашечки дымящегося кофе и вазочка с печеньем, Альбина с ожесточением рвала на кусочки и комкала только что исписанные ею листы бумаги.
— Что ты делаешь? — удивился Виктор, наклоняя поднос так, что чашки угрожающе заскользили к краю.
— Я не буду писать заявление.
— Почему?
— Я должна упоминать в нем о Володе Соломине?
— А как же иначе?
— Пойми, Виктор, он — жертва. Он больной, а не преступник. Его надо спасать. По моему заявлению он будет первым обвиняемым, а я не хочу никого обвинять. Я хочу знать источник проказы, чтобы бороться с ней, а не с больными людьми.
— Будет он первым или десятым — трудно сказать, но без допроса твоего ученика тут вряд ли можно обойтись.
Виктор поставил поднос на стол, снял с него чашки, вазочку.
Альбина поднесла свою чашку к губам, вдохнула аромат кофе, сделала маленький глоток.
— Превосходно сварено.
— Спасибо.
— И все же, Виктор, попробуй разобраться с этим делом неофициально, поделикатней. Можно так?
Виктор Демиденко вторую неделю сидел с радикулитом на больничном. На ногах держался только благодаря ношению радикулитного пояса. Ветеран сыскного дела имел полное право на отдых от всех официальных и неофициальных расследований. Но по-человечески он понимал соседку и поэтому, поколебавшись пару минут и не найдя другого приемлемого в данной ситуации решения, согласился.
Когда Альбина, допив кофе и поблагодарив хозяина за прием, ушла к себе, Виктор принялся размышлять. Вряд ли источником эстонофобии у подростка могли быть какие-либо слова или поступки самой Альбины. Она работала преподавателем эстонского языка около двадцати лет. Виктор сам учился у нее на курсах. Она одна из тех учителей, которые могут самый скучный предмет сделать ярким, привлекательным, запоминающимся. Ученики для нее не безграмотные оболтусы, а жаждущие знаний творческие личности, по-своему интересные, раскрывающие себя в процессе познания… Люди сплачивались вокруг нее, заражались ее любовью к эстонскому языку. Альбина была преподаватель от Бога. Да и обстановка в школе, по словам Альбины, несмотря на происки политиков, не могла способствовать зарождению эстонофобии.
Значит, искать надо с другого конца. Еще неделю назад Володя Соломин был нормальным парнем без всяких националистических заворотов. Должно быть какое-то сильное эмоциональное потрясение, чтобы в считаные дни столь радикально измениться. Что произошло? Паренек сейчас дома. Живет в двадцать третьей квартире. Виктор подошел к сейфу, достал список членов квартирного товарищества. В двадцать третьей квартире проживал Сергей Юрьевич Соломин. Виктор был поверхностно знаком с ним, но ничего определенного о его прошлом, настоящем, о политических взглядах и т. п. не знал. Вероятно, сейчас Соломин-старший на работе — иначе сын не стал бы столь агрессивно разговаривать с учительницей по домофону. Сейчас пять часов вечера. Отец паренька с минуты на минуту может вернуться с работы домой. Что ж, тогда самое время...
Володя Соломин был дома один.
— Вы насчет разбитого окна? — открывая дверь полицейскому, поинтересовался он несколько вызывающим тоном.
— Какого окна? — удивился Виктор. — У меня личное дело к твоему отцу. Сергей Юрьевич дома?
— Еще не пришел.
— Ну, если не возражаешь, я подожду его в вашей квартире. Поговорим. Может, ты чем-нибудь поможешь.
— А что у вас за дело? — все еще настороженно, не до конца доверяя благодушному тону полицейского, осведомился подросток.
— Ты, как хозяин, сначала пригласи гостя присесть, предложи чаю, а потом расспрашивай.
— Ну, заходите, — поколебавшись, предложил Володя.
За чаем, разговорив паренька, Виктор узнал, что живут они вдвоем с отцом. Мать умерла, когда мальчику было два года. Отец работает прорабом в строительной фирме. Судя по обстановке в доме — компьютер, плоский телевизор, стильная мебель, — материального недостатка в семье нет. Раньше они жили в Нарве, но это было так давно, что мальчик не помнит. В Нарве родился отец. Его бабушка, Володина прабабушка, перебралась туда к сестре еще в войну, так как ее родную деревню под Псковом спалили немцы. Ни прабабушки, ни бабушки по линии отца Володя не знал — они умерли до того, как он родился. Но зато он знал другую бабушку — мамину маму. Она раньше жила в Киеве, после Чернобыля часто болела, поэтому семь лет назад переехала к ним с папой в Таллин. Жила на даче в Мууга и недавно тоже умерла.
Рассказывать о родственниках приятнее и легче, чем объяснять, кто и почему разбил окно у Альбины Антсовны. Подросток совсем перестал бояться полицейского. Ему в какой-то степени даже льстило внимание к своей персоне со стороны взрослого солидного человека.
— Ну, если твоя прабабушка перебралась к сестре в Эстонию в войну, а не до войны, то, наверное, отец теперь не имеет никакого гражданства. Не так ли? — поинтересовался Виктор.
— Да, у него серый паспорт. И у тети Зои серый… Все Соломины и Блиновы с серыми паспортами. Если вы хотите папу на работу пригласить, то ничего не выйдет — с серыми паспортами в полицию не берут.
Виктор задумался. Он сам в начале девяностых взамен утратившего силу советского паспорта получил серый паспорт иностранца. Тоже из постоянного жителя Эстонии был политиками переведен в разряд временных, реально светила потеря работы… Много тогда ребят вынуждено было уйти из полиции. Кто-то потом уехал в Россию или на Украину, кто-то перебрался на Запад. Политика дело тонкое. Подручные Сталина в сороковых наворотили дел в Прибалтике, а тех, кто бежал из сталинской России, новая эстонская власть назначила козлами отпущения. Кому понравится быть козлом отпущения? Серопаспортники — самая благодатная среда для роста эстонофобии. Нервный, с неустойчивой психикой паренек мог такого от своих родственников наслышаться...
Поглядывая изучающе на подростка, Виктор уже мысленно прикидывал, как поделикатнее расспросить паренька о том, что отец говорит об эстонцах в целом, но в это время дверь квартиры отворилась и в прихожую вошел Соломин-старший.
— Да у нас никак гости? — пробасил он, заглядывая в комнату.
Виктор поднялся из-за стола, шагнул ему навстречу:
— Здравствуйте, Сергей Юрьевич.
— Здорово, сосед, — переступая через порог, пожал тот протянутую полицейским руку. — Что-нибудь случилось?
— Разговор есть. Поужинаешь, забеги ко мне. Квартиру знаешь?
— В третьем подъезде, кажется?
— Восемьдесят четвертая.
— Договорились.
Сергей Соломин ужинал недолго — через пятнадцать минут он уже сидел на кожаном диване за журнальным столиком в квартире Виктора Демиденко.
Виктор не стал сразу рассказывать соседу о разбитом окне — окно дело третьестепенное. Для начала он расспросил Сергея, насколько тот доволен или недоволен выпавшей на его долю судьбой иностранца и вообще политикой государства по отношению к русским в Эстонии. Затем поинтересовался его мнением относительно Альбины Тылк.
— Очень хороший человек, — немного расслабившись после не особо приятных разговоров на тему межнациональных отношений, ответил Сергей. — Всегда улыбается, ну и сам начинаешь, увидев ее, улыбаться. Потом весь день в душе как бы лучик светится...
Виктора, в отличие от Сергея, перемена темы не расслабила. Он напряженно смотрел в лицо собеседнику, как бы ожидая от него большей откровенности.
— Откровенно говоря, — уступая давлению, продолжил Сергей, — я даже мечтал как-нибудь заговорить с ней на улице, узнать о ее жизни, может, помочь в чем-нибудь, но как-то повода не представлялось...
— Ну что ж, постараюсь удовлетворить твое любопытство, — Виктор откинулся на спинку стула, — да и повод для знакомства представлю. Родилась она в Сибири, куда в 1949 году были депортированы ее мать на третьем месяце беременности, отец, бабушка и трехгодовалый старший брат. Брат умер от воспаления легких еще в теплушке. Деда Альбины застрелили при выселении с хутора — он, пытаясь защитить семью, набросился с топором на красного командира, уроженца соседнего хутора. До второго класса Альбина училась в русской школе. Эстонский язык знала плохо, так как соседи по бараку, в котором они жили, были все русские. Когда семье разрешили вернуться в Эстонию, она пошла учиться в эстонскую школу. Одноклассники дразнили ее сибирячкой — она многого не понимала по-эстонски, часто просила повторить, говорила с русским акцентом, да и успеваемость была ниже средней. Но в девятом-десятом классах "сибирячка" уже освоилась с родным языком, ходила в отличниках. Потом окончила с красным дипломом педагогический институт. Работает, как ты знаешь, преподавателем в школе, учит твоего сына эстонскому языку. Была замужем. От брака осталось двое детей — мальчик и девочка. Доволен полученной информацией?
— Да, но чем обязан...
— А теперь к сути, — не дал ему закончить фразу Виктор и подробно рассказал о разбитом окне, об угрозах Соломина-младшего убивать эстонцев, о разорванном в клочки заявлении…
— Но...
— Откуда у твоего сына такая ненависть к эстонцам? Где он подцепил эту проказу? — повторно перебив Сергея, резко спросил Виктор.
В первые секунды рассказа о хулиганском поведении сына Сергей был поражен случившемся не меньше Альбины Тылк. Потом, прижав ладонь ко лбу, задумался. По его лицу, позе, тысяче других неуловимых глазом, но не остающихся незамеченными для интуиции сыщика мелочей Виктор почувствовал, что Сергей может как-то прояснить эту историю. На некоторое время в комнате установилось молчание.
— Как человек, ты меня должен понять, ну а как следователь… — глухо заговорил наконец Соломин. — Выходка моего сына безобразна. Я не ожидал такой реакции. Но виноват не он — виноват я. Он очень впечатлительный, да и мозги у ребят в таком возрасте еще плавают. Боль пройдет, он поймет, что люди не делятся на своих и чужих по национальному признаку. Ты хочешь знать, почему мой сын разбил окно у своей учительницы... Возможно, какие-то психологические аспекты я упущу... Но постараюсь...
Неделю назад у меня умерла теща. Вернее, погибла... Была убита... Вовке она с двухлетнего возраста заменяла мать. Он пропадал у бабушки Насти большую часть свободного времени. Она жила в Мууга на даче, которую мы пять лет назад перестроили под зимний дом. Он копался вместе с бабушкой в ее грядках, выгуливал терьера. В его полном распоряжении был вместительный чердак, который он превратил в некое подобие корабельной рубки. Кроме бабушки и соседских парнишек в рубку никто не допускался. Об их дружбе можно рассказывать часами. Теща нахваталась радиации где-то под Чернобылем, а в последнее время у нее еще и сердце стало частенько прихватывать. Она принимала горы лекарств. Инструкции к лекарствам на русском языке с описанием противопоказаний, времени и доз приема, взаимодействия с другими лекарствами и прочими важными сведениями в Эстонии уже много лет не выпускаются. Более того, если на коробке или банке с лекарством имеется русский текст, его, как правило, заклеивают этикеткой с эстонским текстом. То ли Закон о языке обязывает аптекарей так делать, то ли стремятся свою лояльность к языковой политике государства продемонстрировать, то ли еще какие причины. Не знаю. Но факты таковы, и ни для кого не являются секретом. Теща, к сожалению, эстонским языком не владела. Сейчас можно только догадываться, в какой аптеке и когда она купила... Впрочем, я не буду сейчас упоминать названия лекарств. Если ты или кто другой поведет следствие по делу об ее убийстве или, как ты выразился, о разжигании межнациональной розни — весь арсенал принимавшихся ею лекарственных средств находится на даче в Мууга, в тумбочке возле кровати. Кроме того, имеется заключение врача о причинах смерти. В прошлую пятницу мой сын действительно не был в школе, но не из-за гриппа — он прощался с бабушкой. Народу было немного. Чего греха таить, и на кладбище, и дома на поминках люди говорили не только о покойной, но и о причинах ее смерти. Кто-то вспоминал нечто аналогичное про своих знакомых, кто-то сам пострадал от незнания эстонского языка. Не исключаю, что вспоминали и другие обиды. Володька много плакал, его утешали. Один из гостей, захмелев, шепнул парню: "Вырастешь — отомстишь эстонцам за бабу Настю, а сейчас будь мужиком — не реви". Я осадил гостя, чтобы не молол ерунды. Тот утих. Володька тоже перестал плакать. В выходные я парня почти не видел — надо было решить ряд вопросов, связанных со смертью тещи: помочь ее сестре-инвалиду, жившей последние два года вместе с ней на даче; навести в комнатах порядок, разобрать документы. Постоянно кто-то звонил, куда-то приходилось ездить. Ну, ты понимаешь. В общем, бросил сына наедине с его черными мыслями. Сегодня утром, когда я уходил на работу, сын еще спал. Я не стал его будить, хотел, чтобы он отдохнул от переживаний, пришел в себя… А он те сказанные захмелевшим гостем слова переваривал. Он привык верить взрослым. Потом вот такая реакция...
Сергей замолчал.
Виктор тоже не знал, что сказать. Политика в Эстонии во многом еще строится на прошлых обидах, жажде мести… Отсюда и разделение общества на своих и чужих. Создание для чужих языковых преград в части получения жизненно важной информации (о свойствах продаваемых в аптеках лекарств в том числе) — закономерный результат этой политики. Рану подростку нанесли раненные прошлым люди. Он в ответ ранил Альбину. Люди мстят за прошлые обиды, растравливают раны, заражают друг друга проказой вместо того, чтобы, объединившись, сообща бороться с болезнью. Что спрашивать с подростка, если взрослые, облеченные властью люди ведут себя ничуть не лучше? Тот родственник на кладбище — один из тысяч прокаженных — виноват в случившемся не более тех прокаженных, которые лишили бабу Настю информационных вкладышей к лекарствам на понятном для нее русском языке.
— Я встану перед Альбиной на колени, — произнес наконец Сергей. — Горы сверну, лишь бы она снова улыбалась при встречах.
Виктор встал из-за стола:
— Что ж, не смею задерживать.
Сергей тоже поднялся и уже за дверями, на лестничной площадке поинтересовался:
— Она, кажется, напротив тебя живет?
— Так точно, — подтвердил Виктор. Чуть помедлил, прежде чем закрыть за гостем дверь, и добавил: — Удачи тебе.

* * *

На этом месте Виктор прервал свой рассказ, переключив внимание на лежавшую у него на коленях карту.
— Чуть помедленнее, — попросил он, вглядываясь в проносящиеся за окном указатели. — Притормози.
Я снизил скорость.
— Вон у того желтого столба — направо.
Мы съехали с шоссе на узкую щебеночную дорогу, сбегавшую вниз. Метров через пятьсот свернули на грунтовку под кроны елей, снова полезли вверх и минут через десять вынырнули из леса у кромки широкого поля. На другом конце поля, там, где обрывалась дорога, за плетеным забором стоял невысокий дом с черепичной крышей. Возле дома бегали дети: два мальчугана лет по двенадцать и девочка лет пятнадцати-шестнадцати. Мы въехали в открытые ворота. Дети сразу обступили машину, громко переговариваясь между собой по-эстонски. Рыжий вихрастый мальчуган, увидев Виктора, запрыгал на одной ножке и перешел на русский язык:
— Дядя Витя приехал! Дядя Витя!
Из дома вышла хозяйка, типичная эстонка средних лет — светловолосая, голубоглазая, с характерной для финно-угорских народов скуластостью. Симпатичная. Но не из-за внешней красивости, а от какой-то глубинной внутренней красоты, проступающей наружу из спокойствия и умиротворенности ее лица, немного джокондовской улыбки…
— Эма! Эма! — бросился к ней рыжеволосый мальчуган. — Дядя Витя приехал!
Мы вышли из машины.
— Встречай гостей, хозяйка! — шагнул ей навстречу Виктор.
Они дружески обнялись.
— Ты хоть бы позвонил с мобильника, что подъезжаешь к дому. А то Сергей полчаса назад в Отепя за пивом поехал. Чуть-чуть вы с ним разминулись, — упрекнула она Виктора.
— Да, виноват, — согласился тот. — Но ничего, пока твой муж по магазинам ездит, мы с приятелем дом осмотрим, сад, окрестности… Ты не против? — повернулся ко мне Виктор.
— Нет, нет, — возразил я, — у меня в Пюхаярве деловая встреча. Я и так запаздываю.
— Может, чаю с медком на дорожку попьете? — предложила хозяйка.
К сожалению, у меня действительно не оставалось времени для распития чаев.
Я поблагодарил хозяйку за радушие, попрощался с Виктором, сел за руль, отжал сцепление, завел мотор и поехал. Всю дорогу до Пюхаярве я невольно возвращался мыслями к неоконченной истории с разбитым окном.
А может, гостеприимная хозяйка хутора и есть та самая Альбина? Мужа у нее звать Сергеем. Уж не Соломин ли он? Тогда тот русский мальчуган, игравший возле хутора с эстонскими детьми, — бывший "эстонофоб" Соломин-младший! Собственно говоря, что здесь нереального? Если люди умеют разговаривать друг с другом на главном "государственном" языке — языке взаимоуважения, то никакая проказа к ним не пристанет. Судя по рассказу Виктора, Альбина владела этим языком в совершенстве. Сергею помогла его освоить любовь. А что касается Соломина-младшего, то наглядный пример взрослых — лучшее лекарство для их детей от проказы национализма. Все по-человечески понятно. Жаль, бабушку Володи не воскресить. Жаль, что до сих пор люди травятся и умирают от приема лекарств, лишенных понятных для них аннотаций на русском языке. Политики продолжают делать свой бизнес на разделении людей по принципу "свои — чужие", не жалея для чужих яда. В нашей национально озабоченной стране человечность — это чудо.
Интересно, а почему Виктор не возбудил дела о разжигании межнациональной розни? Встретимся в следующий раз с ним где-нибудь в городе — обязательно спрошу об этом.

ПРИЛОЖЕНИЕ
О причинах возникновения понятия "серопаспортники" и перспективах решения проблемы

Эстония строит свою внешнюю и внутреннюю политику исходя из того, что в 1940 году не было добровольного вхождения страны в состав СССР, а была ее оккупация сильным агрессивным соседом. Следуя логике данного утверждения, в 1991 году Эстония не вышла из состава когда-то избранного ею союза, а освободилась от оккупации. Гражданство новой Эстонии автоматически получили лишь потомки тех, довоенных граждан, а остальные постоянные жители были объявлены иностранцами. Раньше родившиеся и выросшие в одном доме два соседа имели равные гражданские права. Теперь, один — вместо утратившего силу советского паспорта получил синий паспорт гражданина Эстонии, другой — серый паспорт иностранца.
Фактически, постоянных жителей городов и весей разделили на своих и чужих, исходя из того, где у кого жила бабушка в далекое довоенное время.
В подавляющем большинстве случаев лицами без гражданства стали неэстонцы. Они искренне не понимали — за какие личные грехи каждый из них наказан. В первые годы после обретения Эстонией независимости доля лиц, не имевших эстонского гражданства, составляла более 30% от всего населения страны.
Большинство "иностранцев" считало Эстонию своей родиной и не желало отправляться на поиски новой.
Бороться за свои права цивилизованно, путем выбора своих депутатов, создания своей партии, они не могли, так как разом став негражданами, оказались автоматически лишенными всех гражданских прав.
Защищать их взялись, так называемые, русские партии. Как и в случае с лидерами эстоноцентрированных партий, лидеры русских партий в основу политической борьбы заложили не понятия человечности или бесчеловечности политических решений, а трактовку событий довоенного времени. Не было оккупации! Эстония добровольно (ни правительство, ни президент не мобилизовали войска и не подняли народ на борьбу с врагом) вошла в состав СССР. Если не было оккупации, то в 1991 году было добровольное отделение республики от распадающегося Союза. Соответственно, все постоянные жители страны на момент выхода ее из состава СССР, должны были получить гражданство новой страны без разделения "по-бабушкам".
Споры о том, была или нет оккупация, напрочь заглушили робкие голоса тех, кто предлагал, оставив в стороне прошлое, просто поступать сегодня по-человечески и предоставлять гражданство всем постоянным жителям, если только они сами не пожелают выбрать для себя гражданство другого государства.
Таким образом "иностранцы" оказались заложниками борьбы за власть различных политических сил. Решать их проблемы, исходя из законов человечности, не было выгодно ни национал-радикалам из эстонских партий, ни лидерам русских партий. Лидеры русских партий при этом еще обильно обливали друг друга грязью. В 2012 году последняя из русских партий приказала долго жить, объединившись с социал-демократами. Национал-радикалы, позиционирующие себя непреклонными защитниками национальных эстонских интересов, лишившись внутренних врагов в лице русских партий, стали усиленно лепить образ коварного врага из ближайшего соседа — России. Для них такая политика — вопрос выживания. Зачем же иначе нужны защитники, коль нет врага?
Разумеется, с годами ряды "иностранцев" тают. Одни сдают необходимые для получения гражданства экзамены, проходят процесс натурализации и становятся гражданами Эстонии, другие правдами и неправдами обретают гражданство других стран. С 1 января 2016 года дети лиц с неопределённым гражданством, родившиеся в Эстонии, получают эстонское гражданство с момента рождения. Так что в исторической перспективе эта проблема разрешится сама собой.
Вот только живем мы не в исторической перспективе, а сегодня, сейчас...